Вот Вы в образе революционера-интеллектуала
медленно фланируете вдоль Обводного канала,
чередуя в голове Антиоха Епифана и Че Гевару,
мысленно пробуете седло "Ягуара",
на который сам Фуко когда-то садился,
повторяете про себя: "жалко, что я тогда не родился".
воспоминание это в голове мешая
с рядом других, думаете "растопчу чтоб большая!"
и под длинными и печальными солнечными лучами
взираете на город с его золочеными каланчами.
и останавливаетесь под башенными часами,
на которых стрелка медленная косая
тает как нож в масле и вот уже скоро совсем сомлеет,
а вода в канале так никогда и не обмелеет
ни под жгучими, ни под ласковыми лучами.
вы идете, и шаги ваши отпечатываются сургучами,
вы стоите, и ваше отражение круглое как в тарелке
отразится в канале рожа ваша и словно грелка
на отражении том и точно нашлепка ила
пребывает, или словно рука огромного гамадрила,
проплывающего на облаке над спокойными волнами
с гримасой такою словно ни в жизнь не видал ни говна, ни…
как вольготно сиделось бы вам в деснице животного мира,
вы летите себе, а под вами - Северная Пальмира,
и вы ждете вот-вот как вылитое
лицо ваше
отразится в эклиптике
такое выпуклое, и щеки такие, будто близнеца брата
съели вы и превратились в беременного прелата
а душа ваша сделалась как маленький лютик,
что не пахнет почти и вы вспоминаете Лютер
и хотите добавить Мартин, но ваши животные духи,
словно по наущению некоей повитухи
стали вдруг сравнимы с болотными огоньками,
а внизу какие-то люди бегут и вам машут руками,
словно вы в руках у Кинг-Конга или на концерте у Би Би Кинга,
словно вы в руках у полиции, вы, сбежавшие из Синг-Синга,
и вы чувствуете, что дремлет в чреве индийского субконтинента,
и вы видите перед собой некоего беспокойного пациента,
сидя на носу как пенсне у гигантского материка,
а вы видите только штиблеты и ухо у шмыгнувшего за угол старика.
вы по-прежнему находитесь у Обводного канала.
солнце скрылось, но еще бы меньше воняло,
и за ворот крылатки по шее бежит холодок
словно вы проглотили монетку и прыгаете на задок,
на запятки трамвая и совершаете с ним ряд конвульсивных движений,
а внутри ощущая пучок электрических жжений,
словно лижете батарейки, и вас передергивает от портвейна,
словно больше никогда вы не вспомните ни золото Рейна,
ни Карла Либкнехта, ни Пролетарскую Силу,
ни Розу Люксембург и ее маленькую могилу,
ни цыгана, который по улицам вздумал водить бегемота,
и существенно сокращаете расстояние до бизнесмен-патриота,
вас отделяющее от него, большое, как американская миля,
и вы щуритесь точно самое острие Адмиралтейского шпиля,
хотя мысли ваши на миг прояснились, но им уже нет никакого названия,
вы в трамвае с собою увозите сардинницу ужасного содержания.
***
Если бы глаза мои видели это,
Мое сердце задрожало б от радости.
(неизвестный источник)
Янусик, привет. Я сижу тут и грущу. Или дую на воду.
Зубы мои крошатся, а мозговые спайки
Превратились в паек для жужелиц летящих по небосводу
Туда, где Ленин играет с Пушкиным в свайку.
Я хотел бы плевать в потолок и бить в ладоши
Но открыл сегодня "Трибуну Люду", как говорят в Польше,
И услыхал, как мечтают люди о прошлом,
Говорят друг-другу что скопировали с груди у Леши.
Ну а мне говорят, что я уж не тот, что раньше,
Жмут плечами и окидывают взглядом скользким.
И я вздрагиваю как при слове "russian"
Или как это еще будет по-польски.
Как будто говорят о человечке стеклянном,
О дрянном сердце, о милиционере Яше -
Человечек спит, человечек пляшет,
Милиционер в свисток свистит постоянно,-
Значит, встревожено кого-то предупреждает:
Заберут-заберут или вот забрали, дали по морде,
Словно птице под крышей горящего здания,
Или пусть он там за вас похлопочет, а мы рассмотрим.
Если бы ты это видел, то уже бы скрестил два пальца
Если бы глаза мои видели это то сердце…
Хотите сказать, что видели, Парацельса?
Бальзам для сердца, любили португальца.
Ну так вот у кого под ногтями черней, у кого подушечки мягче,
У кого как, только в чрево к Левиафану
Самолетик летит, человечек пляшет прыгает мячик
Николая Второго в зеркале увидала чрезвычайная обезьяна.
Вот идет доктор Ло
он живет на 13 этаже в огромном до
доктор шу живет на пятом этоже в доме номе
но от этого пока еще никто не поме
впрочем никто не знает что у него на уме
ДНЕВНИК
посв. И.К.
Где же были мы с тобою
9 авг. Когда словно надкушенная
или застрявшая где-то у кадыка
гроза даже не шелoхнулась
и был туг воротник
14 авг. и не хватало ртов
для бросаемой пищи
и слов не хватало
а после разило гнилой водой из акведука
29 авг. и наконец остановились на вытянутой руке
в воздухе белые простыни
белые много ничего не видать хоть стреляй
на первом бельевом этаже
на четвертом на пятом и на шестом
8 июля и у тети скатывались как с горы чорных
и чуть не лопающихся протвеней
яблоки
побитые печеные конские
побитые печеные конские
18 марта и Додя нашел тогда доходное место
и дома плакали его годовалые дети
что резало слух
23 мая и из форточки между висящего покруг белья
высовывалась чья-то голова
16 июня и было ни кашлянуть ни продохнуть
священник прочел отходную
каждый день останавливались прохожие и серебрянка неделю не могла просохнуть
и птицы не садились ни на что
и падаль оставляли нетронутой псы
но все время Пророк находился одесную Бога
и казалось поблизости
в окрестностях Одессы в здешних краях
был разбитый оркестр
19 июля и все были в пуху сам воздух был пуховый и топорщились тополя
через год принесли много пихты и смотрели как сгладились небеса
***
когда ветер только-только до горячего дерева
а герань так мала
когда лист пристал к белому стеблю
и ветка кажется кожистой
и ее почти можно взять рукой
а на пристани яркие гибнут огни
и гибкая глубокая вода кажется сном в отдаленье
и когда сердце многое стерпит
когда теплом и пеплом слюной и петлей
замшей и яшмой
обернутся глина и гниль
слюда труп и гнездо
и по краю вещей лепятся сумерки
и воспаленные глаза ребенка захотят плакать
а птицы кормят птенцов червяком
и понимают спя
и слепенькая бабочка сияет
когда листья притихнут на черном небе будут как потерянные
и под каждым на секунду остановится звезда
или слабый крестик
когда матери словно берегущиеся под грошовыми
платками заплачут под стеклом
и георгины гиацинты и ничьи фиалки
гремят как зацелованные до прозрачной крови и кожи цимвалы
когда деревья червивы и корябают
когда в руку воткнута ветка и не шелохнется
и когда так тяжко остановиться и глотнуть
от зализанных до желтого листьев
до их дерева в разрезанное и грозящего выпасть
виден пуп облизанного и сжавшегося в комочек человечка
тогда расцветшие на висках цветы так низко наклонены и ломки
а герань на окне нет под окном так мала
так мала
КОСТОЧКА
Мне сказал отец одной флейтистки,
косточку выплюнувши вишни,
он молчал и вдруг мне руку стиснул:
"во грехе ли меня обвинишь ты?"
наклонился и шептал мне близко близко:
"она будет тебе польской королевной,
она будет страстнее, чем метиска,
будешь зятем мне, а дочке кавалером".
дух мой сперло, ком в зобу, резь в кишках,
так хочу ее в жены, музыкантку!
развел брови он, защурился ишь как!
и сказал: "сведи мне дядю-маркитанта".
- как! родного дядю, я тебя,
я тебе в твоем лице сейчас разводов разведу!?
как, родного дядю, он меня
за руку водил в саду!
целый день бродил я натощак
мимо моря, что так гладко стелется,
мухи вились вкруг меня, но нет, но нет еща,
только к вечеру назавтра я прельстился.
и я ему сказал безвидно внешне,
если ногу она может заголить,
не жалеет годы свои вешние,
тогда буду резать, буду бить.
сладили мы дело, согласилась
эта белая, красивая бандитка,
к дяде я пришел, не знал, что смылась
от меня она с контрабасистом.
я ее искал сперва, сначала,
но вот, вспомнил об отце ее.
косточка мне рыбья горлом встала,
вышел мой заклад тогда с процентою...
***
Прибитые леса во хмелю дремлют
и ломит и молит волна корму двойную
а молния ломается и медлит
и метит на гору мертвит в грозу дневную
а желтая свеча ровна что камень
как вереск как сверчок и церкви там
виднеются в воде пред облаками
матрос качается подобно циркачам
по воздуху и сквозь и чрез рогожу
где перекинутое солнце обрекло
и желчно жестко горло гложет
а бересклет уж снегом занесло
и море рваное как ворон облетает
и к покоробленному кораблю
собаки и калеки ковыляют
и выколота степь та ковылем
часы время тогда на стебле скоблит
и паутина тусклая сойдет
с вещей и конь собьет оглобли
и на опушке два светильника растет
как в декабре деревья голодают
а солнце деревянное темно
и за кладбищем где-то пропадает
хоругвь как птица за домами дно дневно
и в норах и в норах тогда лисицы ноют
и выше подымается петля
и только астра растет под горою
а повилика виется у плетня
но поздно - ставни врозь! из-за окошка
так поддувает что в огонь
и тонка стенка сеть перепонка
как бубенец как кость как сон
Когда-то у меня было зеркальце
за край которого можно порезаться
и когда я брал его из-под него взлетал беркут
сзади было оно закрашено
и ничего в нем не было ненашего
но краска слезла
и когда я смотрелся в него-
о как оно потрескалось!-
сквозь меня в нем было видно
еловую поляну
и быть может Полярную
где небо чуть повернуто в своих размерах
или что наскребли на вечер в скверах
или чью-то милую прядь…
и теперь
изо всех уморительных рожиц
только прежде совсем непохожих
даже раньше смогу я узнать
зайца солнечного
мышку - норушку
чёртика
и церковного служку
больше в нем нельзя увидать
HYMN. Лн. К.
Хожденье на ходулях по холодку, иль по земле нагретой,
прямохождение, когда луч солнечный преломит костыли,
на крошки хлебные и на плевки глядят Ганс с Гретой,
как дождь слепой глядит на донышко вдали.
Кто к ним один приблизится по тропке лицезренья,
кого подкинут к ним: рябь или волос к волоску
он подойдет, одна к одной, как крест сестре из Армии Спасенья,
и как покорность пароходному гудку,-
не так как юбка вам идет, и ни как орден ветерану
на щелбаны - на сковородке подогретое яйцо,
ни флаг Японии; ни тот, в который после ванны
завернут был Марат: как - путать хлеб с мацой.
Но если ни в одном глазу лицеприятия в рекламе,
в Дому Терпимости меня потом не узнают;
за мною от тебя с тобой мне… Ангел посылаем
после двух-трех судимостей в наш город Бейрут.
Есть те, кто спят, кто любит корм без Утешенья-
шатен утешится, Младенец алчет молока:
кто был на крыше техники и тишины не зная пенья:
друг через друга мы пройдем как облака.
Прямохождение и королевская осанка длань и мышца
беспамятства в наш род в наш двор в наш РОВД не принесли,-
пускай хор мальчиков поет Осанна в Вышних,
в нижних чинах кто бережлив тот и стыдлив.
Чего только не услышишь на улице
Давно ли ты видел из 4й квартиры
Глафиру Андревну, пенсионерку
с голосом пеночки, страдающую от полноты?
днем горит свет у нее, и кажется мне,
что ходит макака при полной луне:
посмотрится в зеркальце, понюхает табакерку,
все ходит и ходит по комнате до наступления темноты.
-Ведь мы отошли далеко от подъезда:
и без того квартира мала,
ужель не бывает похожего жеста?
ее я видел давно, она, наверное, уже умерла,-
не помню, в зеркале разве себя не увидишь,-
завела обезьянку, и у тебя была кошка своя,-
или ты хочешь, чтобы она тебе пела на идиш
голосом птички, кажется, соловья?
видать, позабыл ты и старика Майкопара -
который похож на крота был вплоть до слепоты,
а свет днем, ты скажешь, предвестье ночного пожара?
мне кажется, просто стали дни коротки.
Jeanne DARK
Жанка из соседнего дома
дорога как память для старого гондона
утро проходило под звоны бидонов
в газете чернослив ботинок в гудроне
Жанка ее злющая болонка
в 10 лет в зубах золотая коронка
понюхай в воздухе спирта возгонка
вышла из вагона в джинсах из Гонконга
жук от солнца холодок испуг
кто ты суккуб или гадибук
закати глаза как шары от пинг-понга
кабы лопнула ушная перепонка
белладонна отрава а голос картавый
не идет за ней только у кого нет рук
Женева гнева манда Оттава
солнечный круг небо вокруг
шестолаз игрушка мой петушок
еще раз и в глаз и продаст цыганам
ты с Кропоткина я пока не просох
от такого вспотеет даже птичка птичка гага
быстрее чем солнце пробежит через лесок
ветряные мельницы у города Гаага
фриц тебя облапал а меня обшмонал
я уже заплакал словно обводной канал
кенарь кемарил генерал козырял
а твой брат не дольше был под арестом
Жанна! кто шире карман открывал
кто лежал в корсете и кто умирал
на костре а кто играл в похоронном оркестре
Rap No 6: ОБЕЗЬЯНА РЕВУН.
раньше люди жили так же, как сейчас.
мы раньше жили как в раю.
да и люди были такие же, те же.
такими же были одни имена.
раньше люди жили так же, как сейчас,
как сейчас вижу, в тенях двух кораблей
в простынях света над морем скорбей,
и я никкель скоблю, чтобы света грубей
его луч сквозной мерцал в костях;
или вот найдешь старые ложки,
скрутишь козью ножку из старых газет,
и она задымится надменная как букет
из сада спеси роз, и я вздохну, крестясь;
мы и раньше, раньше мы жили как в раю,
среди львиного зева мнимый близнец
ждет, болезненный, будто уже не жилец,
неизвестное, игрек, ленивый игрец,
или то, чего нет: я стою, я курю;
ну а в воздухе были боязнь и соблазн,
отпечаток лучей, исходящих из глаз,
и захлопнулась вспышка, но запоздал спазм, -
были страхом ночным, или тем, кто не назван
им покорному в клетке грудной воробью;
да и люди были такие же, те же,
повторять за ними было делом несложным,
да и лица казались отдаленно похожи,
до падения сходств, и подмена чуть брезжит, -
результат однократный совокупленья и секса,
словно что-то прослушал, и словно кто-то осекся,
и ему уже некуда деться,
и как будто бы смерть больше слуха не режет;
а такими же были одни имена,
будто жизнь продлена не в сыне, а в брате,
и не будь сокрытье детей в майорате
и потусторонним и не ярче пятна;
умерли и квасцы, если бы только Гракхи,
что и Вакх будто тоже умер от ваксы,
как священники белой, и черной как монахи,
и теперь, как подошва, жестко его мясо,
и что умерли дни, и умерли страхи,
что само воскресенье лишь грезит о Пасхе,
и что я не выпил ни капли вина.
