| [H а з а д] |
И всех кавалеров шикарней
или что-то в этом роде.
Страшно хотелось посмотреть на него - они ведь не виделись много лет. Шлиповка разделся и прошел в столовую. На диване спал дядя Петя. На нем был плащ из тонкой ткани. На голове - летняя шляпа с дырочками. С плаща стекла уже вся вода, и диван был мокрый. Генерал Шлиповка вглядывался и полузабытые черты. Из ноздрей дяди Пети росли недлинные волосинки.
"Хватит." - Сказал себе генерал Шлиповка и вошел в свою комнату. Там учили латынь. Мать с Вероникой сидели на его кровати и старательно записывали каждое слово, произносимое приходящим профессором - очень толстой старой женщиной в очках. Генерал Шлиповка извинился, бесшумно достал свою тетрадь, пропустил две чистые страниицы (перепишет после у матери), и принялся писать лекцию.
Но латынь не шла на ум. Перед глазами стоял дядя Петя. Он вспомнил, как однажды дядя Петя в очередной раз пытался заставить его выучить гамму. Он был очень добрый. А генералу Шлиповке было стыдно петь проклятое доремифасоль, и стыдно, что он не поет, и стыдно, что дядя Петя такой добрый. И еще: дождь, он с матерью идет встречать дядю Петю, а тот идет и навстречу под дождем и смеется.
И еше: "Ты знаешь, Нора умерла...- сказал дядя Петя,
хотя мать об этом знать, конечно, никак не могла. Щеки матери задрожали:
они были ровесницами. И еще: дядя Петя лежит на полу, а его жена, проклятая
ведьма, сладким голосом: "Петь, ну скажи что-нибуууудь, Петь, ну Петя-а-а,
ну скажи что-иибууудь!.."
Потом пришел врач и сделал искусственное дыхание. Через два месяца этот
врач исчез без следа.
Жена его пошла утром за хлебом, оставив мужа еще
в постели, а когда вернулась - его уже не было дома. Больше он не появился.
Потом об этом говорил весь город, строили разные предположения, и они
с матерью, наверное, еще полгода обсуждали это событие, скорее, впрочем,
чтобы не говорить о другом.
А когда умирал дед генерала Шлиповки, точнее, когда он умер - сама собой двинулась с места заводная игрушечная машинка-экскаватор и покатилась по опустевшей квартире...
Профессор, конечно же, заметила, что генерал думает о посторонних вещах, но замечание сделала почему-то Веронике. Мать, пытаясь смягчить ситуацию, сказала:"Вероника, вам, наверное, неудобно... Может быть, лучше будет пересесть на пуф..."
"По-моему, ей будет лучше, если она пересядет лоближе к генералу Шлиповке! - окрысилась латынянка. Шлиповка смутился... Следующая фраза латинской женщины была последней. Лекция кончилась. Она ушла куда-то, откуда обычно приходила. Мать закрыла дверь на три оборота и после на цепочку. Готовились ко сну. Генерал Шлиповка разделся и лег в кровать.
Неожиданно вошла Вероника. В руках у нее была тетрадь. "Вот...Тут у меня кое-какие выписки... Возьми, если хочешь... Перепиши..."Что она - с ума сошла?! Какие могут быть выписки!! До того ли сму сейчас?! Он смирил возмущение и сдержанно поблагодарил. Вероника вдруг неожиданно захохотала. Неожиданно захохотала. И очень громко. Это было уже чересчур. Генерал Шлиповка от смеха ее заизвивался под одеялом, как змея и... тоже вдруг засмеялся. А Вероника все хохотала и хохотала и вдруг протянчла ему правую руку. Генерал на мгновение остановился, посмотрел ей в глаза - и снова захохотал. Вероника как бы подавилась смехом, и, вздрагивая и задыхаясь, запричитала: "Дурак... Тоже мне... Руку, ну руку-то хоть мог бы подать... Я же не чумная... "И как бы в доказательство показала почему-то ему, генералу, язык. Вид у нее был глупый, и стало ее жаль. За стеной спал дядя Петя...
"Вероника..." - начал было он, готовясь к объяснению, но она уже ничего не хотела слушать. "Шлиповка, милый, милый Шлиловка, любовь моя, мой, мой..." выдыхала она и, перегнувшись через перильца его кроватки, потянулась к нему губами. От неожиданности генерал Шлиповка растерялся, и последнее, что он видел были неяркие сухие красные пятна на ее шее, как от несильного ожога паром. С растущей жадностью стал он целовать ее худое тело, и жарко было, и темно было...
Генерал Шлиповка проснулся поздно, забыв удивиться себе. Он плохо помнил, что было вчера. Штаб, какие-то трамваи... Дядя Петя! Вчера был дядя Петя! "Мам, а что, дядя Петя уже ушел на работу?.. "Тут только он заметил, что мать была будто бы не в себе, как бывало, если он приходил вечером сильно пьяным.
"Где дядя Петя?! Он еще спрашивает! Видали?! А?!"
А что, собственно...
Какого черта ты выгнал его среди ночи?! Что он сделал тебе?!
Она долго кричала еще что-то, но генерал Шлиповка уже не слушал.Он намазывал
бутерород и смотрел прямо в стену.На душе была какая-то тяжесть, но и она
была приятной. Вообще, было довольно-таки хорошо. Хорошо, что он не помнит
конца, хорошо, что дядя Петя не останется у них еще... И даже собственная
фамилия нравилась ему сейчас больше, чем обычно.
Вот я.- Говорил генерал Шлиповка,- И все бубенчики мои при мне. И люди
мне завидуют. А что?! Я знаю им цену. Обыкновенный шовинизм - вот и все.
Пятак - вот им цена. Пятак. Не больше. Да, я вам, кажется уже показывал,
а впрочем...
Он достал из кармана свой измусоленный паспорт и вынул оттуда какую-то
очень ветхую бумажку. Пальцы его тряслись от волнения. Это была фотография
из какого-то старинного журнала. С фотографии смотрел на меня человек
с широким лицом и каким-то диким неестественным взглядом в форме времен
Первой Мировой войны.
Вот, - говорил он с какой-то даже гордостью, - вот. Драгоман Петров.
Это был... Это был драгоман при русском посольстве в Персии.В декабре шестнадцатого на его имя пришел вызов из Петербурга, и... когда он возвращался... с ним приключилось... ну, как бы это... ну, что-то неладное.
Кстати, Вы знаете, что такое драгоман? Странно. Сейчас редко кто знает это слово, говорят, что похоже на название болезни: драгоман, драгомания...
Так вот. Ехал он в Петербург, и вдруг... вдруг ему стало страшно. Очень страшно. Ну, бывает болезнь такая - дорожный бред. Это когда человек едет, скажем, в поезде, или там в карете, и начинается у него вроде как мания преследования. Он так-то человек как человек, а вот в дороге, в пути...
У Гоголя, так у того наоборот было: он только когда ездил был в порядке... Так вот, изловили его где-то на третьей полке в углу, в умоисступлении, он брыкался, кусался... Когда его брали... эти... кондуктора, или как их... он, в общем-то, этого-то и боялся, чтобы его ловили, а тут...
Сняли его с поезда, связали, упрятали в желтый дом. И что бы Вы думали? Два дня - и все. Как рукой сняло. Человек как человек. Мало того - комиссию когда создавали, ну... по делу по этому... Об умопомрачении... врачи... профессора... Так вот, он - сам! - в комиссию ту вошел как от военных властей представитель! Во - какие тогда были порядки!..
И вообще, Вы вот можете себе представить человека, 39-и лет (Шлиповке тогда было тридцать девять), который, когда молодой был, был во-первых, физически... Генерал Шлиповка подвигал плечами, как бы изображая невероятную физическую силу, и вдруг выкрикнуп мне прямо в пицо: Урод!!! То есть совсем урод! И что я говорю... Что к чему... Да...
Ну, и, во-вторых, голова. Ну, неплохая голова, а ведь без головы, сами понимаете... Ну, и красота. Главное, нанерное. Красивый человек, чтобы не быть уродом... Да, кстати, был у меня приятепь... друг, впрочем... так вот, он давно еще, "на заре туманной юности", так сказать, поэму писал, то есть... как бы, ну, обо всем, в общем, вроде трактата...
Видите, как мы все это с Вами: лучший друг, любимый писатель... Хотя о писателях речи, вроде бы, и не было еще. После он немало говорил о каком-то писателе, но о ком шла речь — Бог весть. Генерал с самого начала словно бы зарекся произносить имя того, о ком шла речь. Бог весть, кого он имел в виду. Гадать, строить предположения...
Решительно не могу себе этого позволить. Скажу лишь, что тогда посередине странного разговора, за грязным дубовым столом, на котором лишь залапанный чайник с неизвестным содсржимым стоял, да крошки проискождения опять же неизвестного то и дело впивались в мою неуемную ладонь, тогда еще мелькнула в бедной моей голове преступная мысль: врешь. Нет такого писателя. Но любопытство, да и - чего скрывать! - страх заставили меня тогда все принять на веру.
Ибо не без некоторого страха смотрел я, как наливаются кровью шишки на бритом черепе генерала, как сползает по переносице вниз громадная железная оправа очков. Да, писатель. Такой уж писатель, что и...Был. Или есть - неважно.Главное, что писал писатель тот все больше повести. Небольшие такие повести. Страничек каждая, ну, скажем, в сто. И в повестях этих я... ну, когда читаю... прочитал когда то есть... то это я как будто бы человека нового взял - и узнал. Человек - повесть, повесть - человек.Очччень хороший писатель.
"Лесков." - Подумал я. И - а страничек там, скажем, сто - странички две-три я с ним туда-сюда... так... а потом... потом он мне все знакомей делается, и - а вот тут-то самое противное - страничке так на двадцать пятой-шестой он ведь... того... он ведь повторять начинает... раз... другой... И так про него все-то-все уже знаешь - и как жил, и про что думал - а он все повторяет, повторяет... Гадко. Да-с, гадко на душе моей от таких повестей! - Закончил он с сердцем. Нет, не закончил.
"Нет, не Лесков." - Подумал я. И все-то-все про него знаешь, а он все ближе, все ближе, все гаже... Тьфу! А вот на девяностой... Нет! На девяносто восьмой! Да - на девяносто восьмой - я тут понимать начинаю... нет, я понимаю... нет, я постигаю... А еще говорят "Возлюби ближнего своего"... - Неожиданно точно уж завершил он о писателе. Генерал тяжело дышал... Я помню...
- Он недобро засмеялся.- Как же. Я помню. Я помню чем все кончилось тогда. Они кричали: 'Шлиповка, у тебя нет выхода! Давай же, давай! Давай-давай! Выход-то есть, есть - да один: маневры,маневры,маневры,ман..." - он задохнулся, поперхнулся шипом. Не надо бы так. Генерал продолжал.
Да, маневры. Единственный, говорят, выход в твоем положении. В моем положении! Да что они могут... В моем лоложении... Если уж на то пошло, положение у нас у всех того... не того. Два глаза, две ноги, да нос с ноздрями - положение наше. Положение... Так что червяк на горячей сковороде, он ведь тоже, наверное, того... маневрирует. Маневры...
Да что они могут в этом понимать... Друзья... А ведь - что друзья?! Ведь еще - еще и женщины есть. Идешь иной раз, а навстречу... хм... да... И все. Все! "Сдается пылкий Шлипенбах"!!! Ха-ха-ха! А друзья - что друзья? Был вот у меня один... приятель... Друг, впрочем.
Так вот он, давно еще, "на заре туманной юности",
поэму писал, то есть, как бы это сказть, обо всем, в общем, о вещах, вроде
трактата. И была там главка... Называлась, как сейчас помню, "Монополия
милитаризма"... Каков, а?!" Монополия милитаризма"!!! Да и какой я к чертям
генерал, когда... Вот каким человеком был генерал Шлиповка.
Стекло было кривое, и неизбежно искажало изображение. Генерал чуть присел - и нижняя часть лица непомерно вытянулась, а заодно и нос. Генерал стал тянуться вверх и нос с переносицей стали совсем маленькими, а лоб - огромным, круглым: уже не Шлиповка, а Сократ. Тщися,- думал генерал,- о Пекарь, не сякла чтоб Рассола и сала сила - соль!
Брей саблезубый нож свой об Точильное колесо!
И думал он так одними мыслями, без слов. Генерал не был торжественным человеком. Ночью генерал засыпал на старом военном плаще, чуть ли не из города Афины. Во сне виделось ему сияющее какое-то пространство, а в нем - шарик. А вокруг шарика летают еще штук пять шариков, только поменьше.
"Атом." - Сказал кто-то сверху.
А снизу ответили: "Раб." И еще:
Раб -
крабам и рыбам грубым
корм
И голоса со всех сторон: "Соль, соль, соль..."
И с неба посыпалась соль.
Странный голос! Не то, чтоб позором заклеймил кого-то а как будто вопрос
задал им, загадку загадал.
"Отходит..." - прошептал кто-то в толпе. Но Шлиповка еще не умер. Он просто
в последний раз проделывал ту процедуру, которую привык проделывать всякий
раз перед сном, чтобы скорее заснуть: ездил по всему белому свету в поисках
семи своих старых и безусловно лучших друзсй, и расстреливал их именем
закона из неестественно большого револьвера с глушителем, вместе с их
семьями. Шел мелкий дождь. Атмосфера планеты готовилась оплакать великую
потерю.
Балки и провода, грязно-белые в свете электрических лампочек, досадно медленно убегали назад вдоль его боков. Наконец Филатов добежал. Он успел. Рабочий, который опускал ворота, презрительно осмотрел его дурацкую фигуру в нелепой шляпе и процедил сквозь кривой рот: Тоже мне, фраер!.. Захотел, чтобы с тобой как с генералом Шлиповкой, да?..
Филатов сконфуженно улыбнулся. Шлиповка? Кто такой этот генерал Шлиповка? Кажется, это из какой-то пьесы про революцию... Матрос Швандя... Шельменко... денщик.
Нет, что-то тут не то, что-то не
то... Филатов лрибавил шаг. Рядом стояли "два русские мужика".
Ветер донес
до Филатова: "...полстакана водки - и к девкам..." То есть не то, чтобы
один звал другого к девкам, а просто рассказывал ему, как кто-то когда-то
выпил какие-то полстакана водки, а после поехал к каким-то там своим девкам...
А я смотрел из окна на удаляющуюся смешную фигурку, и именно в этот момент
я поверил, что Шлиповка дейстнительно был генералом.
1983г., Новосибирск,
| [H а з а д] |