Рафаэль ЛЕВЧИН
          
ЮГ
непоэма


1. Музей
Герб мой присоленный, твёрдый сплав - Тавроготика,
крымская степь, красная матерь-владычица!
Рыба, ошалевая, в известняки тычется,
словно полуденный памятник моей зачумленной гордости!

Рядом с огромным материком, бронеколёсной глыбою
маленький Крым-велосипед, полупрозрачный, чванится.
Каменеют рога вперемешку с двойными рыбами.
В горном котле крепчайшее время варится.

В нём красновато распались стыд и любовь, которыми
пористый чуткий пляж инкрустирован наскоро...
Колыбель костяная, нагретый прибор истории,
каплю лилового сока отдай мне, ласковый!


2
Душа не может телу повторить,
чего ей, грешной, хочется от тела.
И тело пить пытается,
курить,
играет в секс...
Как будто в этом дело!

Тела
сбегают в грецкий монастырь,
поклоны бьют,
лбы расшибают сдуру...

Клуб чёрных душ -
огромный нетопырь -
парит.
И ветер дует с Юга.
Дует.


3. Музей, сектор настенных надписей
"Дружно ударим нашей чистой любовью
по ихнему грязному порнобизнесу!"
"Жду тебя со вчера..."
"Машина -
лучшее занятие
для мальчиков!"
"Пей до дна, ты не одна!"
"Куклу
любят все
девочки!"
"В ногах правды нет,
                   но счастья нет и выше!"
"Жаль мне тебя, стена,
       каждый дурак на тебе пишет!"
"Сам дурак..."
"Кто там в кадре, кто за кадром -
ничего уж не понять.
Наш главреж такая падла,
раз-два-три-четыре-пять!"
"...пять кило помидоров, три кило салатного перца,
полкило красного кусучего перца и триста граммов чесноку..."
"...в 62-й аудитории в 16.30 обсуждение проекта реконструкции
Вавилонской телебашни..."
"Чтобы создать реальность,
добивайтесь немыслимого!"
"Приходи ко мне на пляж,
расстреляв патроны,
и со мною рядом ляжь,
невооружённый!"



4. Музей, сектор настенных надписей
(продолжение осмотра)

Ещё надпись сбоку,
вроде хокку:
"Убей,                    
потом попробуй оживить.          
И, оживив, посмей               
           опять убить!               
Любимая,
в день встречи невзначай
день смерти для меня
не назначай!".
Рядом с ней
автопортрет.
Тела нет.
Только точка... запятая...
в общем, рожица кривая.
Через висок - гвоздиком наискосок:
"ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ.
Любимая моя,
как ты прекрасна!
Особенно,
     когда,
          наперевес
дензнаки взяв,
          на нас идёт опасность,
и скалится ухмылкой
               Венский лес.
И есть барьер.
Я точно ощущаю.
Привык.
О нём спокойно говорю.
За то, что ничего не обещаешь,
особенно тебя благодарю.
Любимая моя,
я волком вою
и погружаюсь в ненависть без дна,
когда ты не одна,
когда вас двое...
Всегда ты не одна...
Ты не одна...
Любимая моя...
как ты прекрасна...
Любимая...
моя..."


5
Весь из ножей,
из юных женщин
и нежных жён,
был белым фосфором увенчан
Гурзуф
и заживо сожжён.

(Гурзуф - условно.
Это фон.)


6. Музей, сектор памяти, время нерабочее
Младшая научная сотрудница Неонила     
                              Раушняк,
вспоминая происшедшее, говорила
                                 так:
"Облака Луну куда-то несли.
Он, конечно, сигареты посеял.
-  О, -  говорит, -  заодно и курить бросим!..
Потом мы широкую лодку нашли.
Брюхом в песок.
Без вёсел.
Он, конечно, давай разливаться:
мол, отдадимся на волю стихии
                           морской,
пусть нас несёт
мимо Турции, Греции,
                           сквозь Гибралтар,
к Новому Свету...
А я ему:
     -  Ишь, хитрый какой!
Да уберите руки!
Здесь вам ничего не светит!..

Он, конечно, в лучших чувствах своих возмущён
и в серьёзных намерениях не обеспечен.
Но ведь нельзя же так жить, будто всё это - дивный сон!
Когда-нибудь да проснёшься - а ты уже изувечен!..


7. Музей, сектор болевых точек.
дай-юань - 15-17
и-щи - 26-27
шу-чу - 13-16

Замшевый воздух кожи пустой, как блюдца.
Не могу уснуть, не хочу проснуться.

Так и брожу - о боже, как долго, долго! -
между водой и жизнью, между бедой и домом.

Так и брожу, постоянно уснуть рискуя.
Так и дышу - то в одну ноздрю, то в другую.

Так и дышу - верблюд без ушка иголки.
Замшевый воздух кожи меня приглашает в гости.

Замшевый воздух кожи меня принимает в долю
между бедой и жизнью, между водой и домом...


8
-  О чём ты всё время думаешь?
-  У меня привычка такая - всё время думать.
-  Не может быть, чтобы это были только мысли. Я же вижу, тебя что-то мучает. Что?
Или это нельзя сказать?
-  Можно.
-  Скажи.
-  Потом.
-  Сейчас...


9.
...Несколько шагов, и кончики её грудей
ритмично подрагивают под белой тканью.
Как пёрышки самописца...


10. Письмо без адреса и начала,
   здесь оно совершенно случайно
...а крик живёт в лесу
и ногтем метит девушек
простуженных.
Вот я проснулся.
Вот меня несут
топить в спирту,
как чёрную жемчужину.
Кормился
раем
и сырками плавлеными.
Да всё приел.
Как в голубом кино.
Лишь света невесомое руно
от головы,
красивой и неправильной.
Дорога
изначально нелегка.
Вот этот дом
зелёной мордой клоуна
похож на театральную столовую.
Три брата в нём живут и мясника.
Вот в этом доме женщина живёт,
копыта вместо пальцев ног имеющая.
Но, впрочем, говорит, что это мелочи,
и цокает подковкой
круглый год.
Вот здесь в тот раз стояли отдохнуть.
Хозяин вышел и послал их к матери.
И с той минуты -
слушайте внимательно! -
он вместе с нами продолжает путь.
Девчушка
вышла флагом помахать.
Похожа на тебя.
Такой же
локоть...
Товарищ с Востока
ликует жестоко.
Есть, значит, на что ликовать.
Кто умрёт - уже не воскреснет.
Надо глядеть в глаза.
Флаг  -  у неё,
у этих вот -  песня.
И все скользят...
скользят...

Мне потому ещё здесь так тяжко
в невисокосный год,
что приходится в кофейных чашках
расковыривать бежевый лёд.


11.
Блеснут осколки стоваттной лампы
над нами - осколками расы атлантов,
обломками башни до стратосферы,
обмылками лимба,
рывками веры.

Генерация
из мандрагоры,
из древка, не испытанного на усталость,
это - ты,
это - я,
это - Город,
скоропись
кирпичом по металлу.

Клинки языков,
переплёты сексов,
закон, безвольней любой удачи,
это - ты,
это - я,
это - экспорт!
И это для них ничего не значит!

Мы пили, пили, мы без просыпу пили
из перламутровой чаши неба,
богов веселья себе лепили,
кормили их кровью, любовью, мясом
других
богов,
героинь,
героев,
отличников боевой подготовки.
Бродило время - осёл вкруг краба.
Наша вечность тянулась тонкой
царапкой опалы
вдоль чистой вены...
И втравлена там, где её не хватало,
бездымная формула сфер вселенной
мочевой кислотой по металлу.

Не пивная здесь и не узел связи.
Спорят бог и луна в голубом унитазе.
Память, вербующая гренадёров,
ещё обнаружит свой пасквильный норов
и пойдёт петлять снежным кроликом,
а то зубастой, жёлтой и голенькой.

Свои скульптуры,
свои поцелуи,
свои логические структуры
сажают они на края плотины,
на книжные полки,
на женские плечи,
желтеющие от безлюдья и грима...
Попадают в яблочко, целясь мимо.

Да уж лучше пусть потолки твои рухнут,
пусть корабли твои на куски распадутся,
пусть сыновья твои отрежут
отцам носы, пустые, как пасти!..

Это ты.
Это я.
Без скафандров.
Без счастья...

12
Осень кровью слепит сквозь кристаллы снов,
лиловых, жёлтых, изнуряющих глаз,
сквозь липкие муравейники
неразделённых слов,
сквозь проборматывание
неразделённых ласк.

Кровь кормиться готова
следами пальцев твоих.
Вариантов твоих волос
в пространствах дрожь.
Отплывает, крутясь, от башни
неразделённый стих,
неумышленно подчиняя
огонь и дождь.

Я гляжу в тебя
сквозь тёмную линзу вод,
свитеров, трамваев колючий калейдоскоп...
Я живу услышать неправильный оборот.
Я живу,
как трава растёт,
засыпаемая
песком...


Херсон, 1981 - Чикаго, 1999
1