Сергей Тиханов  


...и ничего святого.
(отрывок)

    Хорошо, когда человек двигает лозунгом. А если лозунг двигает человеком, тут уж ничего хорошего не жди. Вот у моего приятеля Зум-Бутылкина был Лозунг Жизни: «Кто рано ложится и рано встает, здоровье, богатство и ум наживет». Этот лозунг он написал цветными фломастерами на куске ватмана, очень им дорожил, а в особо торжественных случаях выносил его на улицу. Правда, потом... Но впрочем, речь у нас пойдет не о Зум-Бутылкине, а о совсем другом человеке, по фамилии Брачующийся, так что о Зум-Бутылкине можно смело забыть. У Брачующегося, кстати, тоже был лозунг, который звучал так: «Конечно, это плохо. Но ведь могло быть еще хуже». Петь Брачующийся не умел, это я вам сразу скажу. Он хотел стать философом. Или пиитом. А любимым его занятием было ходить по городу и считать женщин, которые были одеты в такое же платье, как и его жена.
    Итак, дело было в самом начале сентября, когда солнце грело асфальт и над ним летали тяжелые стрекозы, такие же тяжелые, как утренний смог. А может быть, все началось гораздо раньше, когда небо создавало видимость позднего летнего дождя и с неба сыпалась мелкая водяная пыль. Как раз в это время Брачующийся пошел в магазин для того, чтобы купить себе кефир. Он стоял в очереди среди электрического полумрака, в тот самый час, когда уже не утро, но еще и не день и в магазине не слишком много покупателей. Брачующийся не выносил большого скопления людей, особенно если все они были покупателями. Какой-то человечек с чересчур тонкими руками и ногами, с изломанными плечами, подошел к тележке с сыром и начал неторопливо ворошить пакеты, наполненные желтыми кусками. Человек, стоящий впереди Брачующегося, неодобрительно смотрел в спину человечка, отбрасывающего один пакет за другим. Наконец человечек отобрал желтый кусок по душе, оглядел его еще раз с сомнением и двинулся дальше. Тут же человек, стоящий впереди Брачующегося, заговорил сердитым голосом:
    - Эх, люди! Всё стараются себе лучший кусок урвать... Жадность...
    Брачующийся пожал плечами - мол, не мое это дело. Тогда человек поманил его пальцем, приглашая услышать нечто очень личное, конфиденциальное что-то. Брачующийся оглянулся с надеждой увидеть человечка с изломанными плечами, но увидел лишь толстую женщину в белом халате: огромным ножом женщина резала пополам хлеб. Делать было нечего - он наклонился к человеку, стоящему впереди и тот выдохнул прямо в ухо Брачующемуся:
    - Распущенность!
после чего отвернулся, всем видом своим говоря о том, что никакого отношения к Брачующемуся не имеет, знать его не знает, да и знать не  хочет, что в одну  сторону... ну и так далее. А Брачующийся не боялся этого человека. Совсем не боялся. Пусть даже этот человек наденет зеленую рубаху и придет к Брачующемуся в комнату - ну что он может сделать? Вот если бы их было пять, совершенно одинаковых людей, ничем не отличающихся от стоящего впереди Брачующегося сердитого человека, и все бы они надели зеленые рубахи и разом вошли к Брачующемуся в комнату, вот тогда бы он испугался, но не очень, впрочем сильно. Брачующийся боялся другого - и это другое (а больше всего на свете Брачующийся боялся темных октябрьских ночей) уже неслышно, но неумолимо приближалось. И Правительство, зная об этом, и желая наказать Брачующегося за бессмысленность его существования, готовилось перевести в последнее воскресенье сентября стрелки часов в телевизоре на целый час вперед, приближая тем самым на час страшную для Брачующегося темень. И хотя утренний свет тоже появлялся за окнами на час раньше, все равно до того момента, когда шторы начнут светлеть, нужно было дожить, дотерпеть... Еще Брачующийся боялся, когда ему били по лицу, но будем надеяться, что в нашем повествовании, где каждое второе слово «впрочем», а каждое третье - «блядь», с ним этого не случится.
    Брачующийся вернулся домой, поставил кефир в холодильник и стал придумывать предлог, чтобы можно было позвонить Шлиппенбаху.  

    А Шлиппенбаха Правительство любило. Шлиппенбах обожал чай и Правительство принимало постановления о разных неотложных мерах по восстановлению чайных плантаций и повышению качества чая, чтобы Шлиппенбах был доволен. Для Шлиппенбаха реконструировались старые чайные плантации и создавались новые, наращивались мощности и осуществлялось техническое перевооружение, определялись меры экономического стимулирования... Ночей Шлиппенбах не боялся, не только октябрьских, вообще никаких ночей он не боялся - ночами Шлиппенбах пил чай, который он ласково и трепетно именовал «чаёк». Шлиппенбах боялся... Впрочем, не стоит говорить - чего боялся Шлиппенбах, потому что тогда придется рассказать и том, чего боялись другие герои нашего правдивого повествования - Пристебаев, Лямочкин, Нога.

1987