Михаил Богатырев (Париж)
Полифоническая словесность
Запись сказанного и услышанного во время
поездки по автотрассе "Бюсси – Париж". 20.02.01.
Эти огромные гнезда, застрявшие там и сям в заиндевелых прутьях деревьев… Они наводят на мысль о провалах в памяти.
Гайдамацкие шапки для неба, которые, будучи перевернутыми кверху дном, иллюстрируют аналогию: абсолютное небо – абсолютное беспамятство.
Или так: иерархия небес и облака как неоформленное воспоминание (резюмируя сиихотворение Мандельштама: "заблудился я в небе, что делать… Тише, тучу ведут под уздцы". Облако как объект амнезии, но в то же время и субъект ее.
Дополнение 1 к разговору о ландшафте (ментальная живопись, экспромт):
Хорошо, когда на нивах
Рожь безоблачно растет.
Форму мысли чертит криво
В нервной клетке водомет.
Дополнение 2. Бургундский безработный Алексей З., бывший поэтический редактор одного из столичных журналов, долго и невнятно твердил о том, что поэзия работает с несвойственным себе материалом. "Ее материя несамоприсуща", - уточнял З., неловко пошевеливая затекшими пальцами рук прямо перед собой, в воздухе. Это были не движения даже, а вылущивания, полунамеки на высвобождение каких-то форм, початков, завершающих линии пальцев. Незаметно для себя самого З. словно бы высвобождался от кожи собственных ладоней.
Заговорили об упоении стилем, о качествах мысли. Мысль, высосанная из пальца роскошного стилистического орнанизма – и мысль, как заноза, застрявшая в коже сухого научного дискурса.
Когда подъезжали к лесопарку Фонтенбло, ты сказала:
– Модильяни – не живописец, потому что он был не в состоянии справиться с рельефностью. Ему казалось, что он пишет портрет, в то время как руки его лепили скульптуру.
Они-то в каких отношениях с собственной фактурой состоят?
Ты улыбнулась и приложила палец к губам.
– Тише, тучу ведут под уздцы.
Дополнение 4.
На выезде из Фонтенбло заговорили о синтеотической архаике моторно-смысловых персевераций по Бернштейну, об иероглифах, об импульсном подходе в психометрии, при этом дважды, как нота из затакта выскакивали эго – покровы кожи и индекс проникновения. Я склонен был каждый неконтролируемый акт телесной подвижности рассматривать как некую границу, зону, на которой происходят столкновения эго и суперэго.
- Во-первых, этих двух боевых петухов каждый нормальный человек к тридцати годам уже сварил и съел, - смеясь, возражала ты. – А во-вторых, если все обстоит так, как ты говорил, то всех увечных, расслабленнных, скорченных, всех танцующих под покровом святого Витта, следует воспринимать как страдальцев беспримерной ответственности. Их суперэго, разросшееся, как аэростат, контрастирует с архаическим эгоизмом, намертво прикованным к прутьям пенитенциарной инстанции тела.
Дополнение 5.
Человек – это в существенной мере способ организации времени и пространства. Наличие свободного времени и неорганизованного пространства свидетельствует о пустоте, не заполненной человеком. С другой стороны, организационная функция, естественно, не исчерпывает феномена человека.
Сознанию мнится, что оно вступает в свои права лишь после того, как оно примерило доспехи демиурга. Но уже сам факт наличия такой мыслеформы, как "доспехи демиурга", свидетельству:ет он принципиальной непервичности любого творческого акта. А.Секацкий на этот счет говорит слишком просто: "Если человек, художник в своем творчестве не разговаривает с Богом, он не в состоянии что-либо создать" (9.02.01. Беседа в кафе).
Скучная, неинтересная вселенная вдруг встряхнулась и обрела форму. Впечатление было такое, словно внезапно ожила медвежья шкура. Массы в ней нет никакой, однако наваливается. Костей и мышц нет, но она не бесплотна. Я рассматривал маленький участок кожи на тыльной стороне ладони левой руки. Квадратный сантиметр кожи с зарубцевавшейся ранкой посередине. Подумалось: а вдруг именно на этом участве и происходит в данный момент столкновение эго и суперэго? Кочубей с Пересветом, копья наперевес!
Потом заговорили о невидимом теле разговора, о той пограничной территории, где встречаются два невидимых тела, разговор и сновидение, о двух разновидностях стриптизерства: репродуцируемое сновидение и пересказанная исповедь. Разговор ширился, звучали вопросы: как сконструировать собственный эгоизм? Звучали опровержения: дескать, впору уже говорить не о репродукции, а о реставрации останков того мыслящего тростника, каковым я являлся.
Потом заговорили о онтологических запахах.
Дополнение 6. Запахи.
Интенсивность запаха такого рода обратно пропорциональна развитию нравственного чутья, - сказал я.
Однажды вечером, проезжая в подземке, я наблюдал за разрушением оживленной, праздничной атмосферы, царившей в вагоне. На станции Лувр в поезд вошел нищий лет двадцати, со сведенным в преисподнюю выражением лица. Кошмарный, грязный. И разговоры пассажиров умолкли сами по себе. Улыбки моментально испарились. Нищий источал нестерпимый запах экскрементов. Чтобы отвлечься от подступающей к горлу тошноты, я принялся было составлять мысленный перечень запахов-катализаторов, так сказать, агентов коммуникативной блокады. Замысел списка рассыпался на глазах ввиду явной недостаточности дефиниций, при этом тесьма тошноты готова была вот-вот развязаться, лопнуть, как резинка на старых хлопковых панталонах – здесь я ставлю три или четыре тире, соответствующих перетягивательным движениям кадыка – и отгоняя от себя навязчивое бормотаник гения, предрекавшего в свое время то, что будет после "двух или трех, а то четырех придыханий". Естественно, я не хотел обнажать интеллектуальную судорожность собственной диафрагмы – я не мог себе позволить обнародовать список запахов-катализаторов таким образом, ибо в столь неприхотливой, эксцентричной форме он свидетельствовал бы о чем-то противоположным. В какой-то момент показалось, что я не выдержу, и тогда я мысленно закричал: чеснок! И принялся перебрасывать из одного полушария мозга в другое слова: "чеснок – экскремент! Агент – реагент!", соображая при этом задним умом, что для размещения диад форма списка не подходит, нужна таблица, и что в принципе в краткой форме следжует составить предварительнуютаблицу, предназначенную для уточнения так называемой шапки, то есть титров той таблицы, которую я в конце концов собирался построить. В шапку же этой, текущей таблицы я мысленно записал:
- Коммуникативный блок, его специфика.
- Специфика запаха, запах-катализатор и запах реагент, порождающее и порождаемое.
- Дезодоранты и альтернативные запахи: концепция, перечень и способы применения.
- Библиография:
а) беллетристика. В этот раздел я судорожно занес небезызвестную книгу Сартра, приложение к дневникам Сальватора Дали, изданную в России, кажется, в 1991 году, книгу Зюскинда, которую тут же и вычеркнул, обложив матом переводческий штат издательства "Фита".
Споткнувшись на пункте 4, я заторопился и принялся сбивать свои мысли в колоду. Пестрые, разномастные и разновеликие прямоугольники никак не хотели сходиться друг с другом. Труднее всего было подгонять по формату уточнения, например, вот это:
Пункт первый: коммуникативный блок. Специфика – ксенофобия.
Пункт второй: специфика запаха. Запахи разных народов. Национальные и интернациональные запахзи. Мысленные картины:
а) вьетнамец, поджаривающий маринованную сельдь на сковороде. Формат 1/16.
б) негр, который давит клопа мускатным орехом. Формат 1/16.
в) вологодский крестьянин, убивающий сказочную бабу-ягу чесночно-денатуратьной отрыжкой. Формат 1/8.
Уточнение о том, что апатрид начисто лишен национального обаяния, выстреливало в формат А4.
Когда мы въезжали в Берси, я распечатал пачку табака Пэл-мэл, и ты немедленно отметила, что в салоне автомобиля остро запахло валерианой.
- Ну так что же нищий, - спросила ты минут через пять, когда запах повыветрился.
- Какой нищий?
- В метро на станции Лувр.
- Да ты знаешь, самым удивительным было то, что когда он вышел из вагона и двери закрылись за его спиной, запах ничуть не уменьшился. Вот ведь как бывает: человек вышел, а запах остался! Но этот феномен, пожалуй, относится к сфере интеллектуальных запахов.
В Париже, кружась по Итальянской площади и всякий раз пропуская съезд на авеню Гобеленов, мы импровизировали на тему терпкости, едкости и ядовитости. Начав с виноградной косточки, зарываемой в теплую землю бывшим председателем Комитета по помилованиям, ныне покойным, мы наблюдали, как виноградная косточка укрупняется до размеров вишневой и обрастает плотью сначала Анны Павловны Керн, а затем ее дочери; где-то поодаль намокшие вишневой наливке салфетки, использованные Федором Глинкой за неимением под рукой нотной бумаги, - от листочка к листочку эмоция скачет и видоизменяется – странное дело, похоже, что мерилом аффективного равновесия была для Иваныча одна-единственная салфетка, и это наводит на грустные мысли об ипсативной природе русского романса. Ведь я же говорил тебе, что разум без алкоголя напоминает сухой гейзер, хотя, возможно, я был неправ.
Дополнение 7.
Произведение искусства может н.аходиться на разных стадиях осуществленности, оно может закончиться, едва начавшись или, будучи почти доведенным до конца, может быть брошено на заключительном этапе, на полуслове. Оно может быть чистым замыслом, а, возможно, замысел в нем и отсутствует. Понятия "эстетическая школа", "традиция", "технология" применителшьно к понятию "произведение" вызывают смещение последнего в сферу того, что по-французски определяется как artisanat, ремесленничество. То есть творческое оттачивание неизведанности заменяется комбинаторикой, манипулирующей строго заданными и освоенными элементами. В некоторых случаях произведение обладает критерием сделанности, законченности, но отнюдь не всякая сделанная вещь является произведением. Она может быть с известной вероятностью понята как низведение к artisanat. Полифоническая словесность принципиально разомкнута и незавершена.
- И что же получится?
- То дальше получается, что то-то и то-то , и это и то, и строка начинается не с начала
