Сергей Тиханов
Оле-Лукойе, каким мы его помним.
(отрывок)
Ворона никогда и не отличался способностью отвечать молниеносно и вразумительно: плохая реакция была у него, совсем плохая... А после двухмесячной кормежки сонопаксом и амитриптилином (вот уж вовсе страшная вещь) стал Ворона совсем бестолковым человеком, как зовут-то не всегда помнил, мучился - не мучился, так, полет в сумерках... И потому когда санитар Потап (из офицеров-алкоголиков) сбросил Ворону с кровати и коротко потребовал идти за обедом, Ворона пробормотал что-то насчет зимнего времени. Тогда Потап ударил Ворону: короткое движение и по подбородку Вороны потекла ровная и тонкая красная полоска, словно кто-то невидимый вышел из стены провел по Ворониному подбородку кисточкой. Лямочкин лежал совсем рядом - через кровать от Вороны (на кровати той находился после серы в четыре точки Бог Вселенной Володя Подкорытов, поэт и оригинал большой), Лежал Лямочкин и ненавидел Потапа. Закрыл глаза и представляет: санитар... все движения короткие, резкие... а вот она, совсем рядом, переносица... сейчас руку протянуть и... но страшно, страшно... Пролетело что-то в окне - то ли голубь какой одинокий, то ли сжавшаяся душа Лямочкина. И еще девять душ сжались тихим немым страхом в пятой палате девятого отделения Городской Психоневрологической больницы №3. И солнце лилось сквозь окна.
И еще было утро - Сероштан проснулся легко, отдохнувшим. И потом, когда он шел к вокзалу, наслаждался он отсутствием боли и тяжести, минутным исчезновением мрачных мыслей и постоянных тревог.
- Я несправедливо счастлив, - думал Сероштан, - а все-таки, как мне мало надо: чтобы не душил насморк, чтобы не болели зубы, чтобы не разрывался наполненный пивом мочевой пузырь, и главное - чтобы не было боли, от которой некуда деться, когда затылок становится мягким, а подушка - каменной, той самой головной боли, когда единственным кажущимся спасением представляется безумный крик, вот чтобы этой боли не было.
Несправедливо счастливый Сероштан шел по опавшим листьям. - Хорошо, - думал Сероштан, - нет, правда, хорошо. Я даже стихи напишу, что-то вроде:
Вдыхая холодную влажную свежесть...
Но тут он подошел к вокзалу. Нет, смешной он все-таки: стихи сочинять взялся, сам книгу-то редко до конца дочитает, а туда же - стихотворец... Все по электричкам да по электричкам... Куда он на этот раз собрался?
- Черепаново. - повторил Сероштан, просто так повторил, без умысла, он расписание наизусть уже знал, последние два года он все забросил - по электричкам мотался, успокоения в пригородных поездах искал, по лесам бродил, на станциях сидел, сколько их было: Комаровка, Репьево, Мурлыткино...
- Не выход это. - услышал Сероштан, повернулся: стоит рядом человек в цветной рубашке - орхидеи нарисованы, куртка какая-то драная и - сухой мандариновый запах немытого тела. И взгляд какой-то странный - глаза красивые, то ли переливаются, то ли светятся, глядят как-то сквозь, внутрь глядят.
- Что? - не понял Сероштан.
- Музыка. - продолжал Ворона не совсем понятно. - Это я понимаю. Одно слово. Но реминисценциями сыт не будешь. - пошевелил Ворона перстом указательным. - Тут главное - чувствовать разницу.
- Разницу? - не понимал Сероштан, ему уже хотелось отойти, спрятаться за будками, за киосками, подождать, пока этот непонятно о чем вещающий человек не уйдет своей дорогой. Но поздно было - дороги их пересеклись - у расписания пригородных поездов встретились они - художник-бездарь Сероштан и инвалид второй группы, чудак с диагнозом «вялотекущая шизофрения» Ворона.
- Да, - подтвердил Ворона, - разницу. Вот ты, чувствуешь разницу между олигархией и олигофренией?
- Олего-чего? - не разобрал Сероштан нового слова, а Ворона придвинулся и спросил:
- Галлюцинации были?
Сероштан не успел еще вспомнить - о чем это Ворона, о каких-таких галлюцинациях, а сам уже встречный вопрос задает, уходит от ответа:
- А у тебя?
- Были. - не лукавит Ворона. - и знаешь, раньше все зрительные. - тут брови Вороны дрогнули: оттолкнув Сероштана, у расписания обосновалась женщина с невероятного размера животом и толстенными ножищами, туго затянутыми в тонкое трико. Женщина поставила на землю ведро и заорала:
- Володька, мать твою, ты где там застрял?
- Да, зрительные, - продолжал свое Ворона, - а теперь все больше слуховые. Такие, знаешь, гадкие голоса иногда слышу. - сообщил конфиденциально Ворона. А сбоку уже подбирается маленький какой-то, смотрит хитро, улыбается, задумал что-то, словом, Лямочкин.
- А я написал повесть. - объявляет Лямочкин, обращаясь к Сероштану. - «Эротические Приключения Наследника».
- Эх, люди! - вздыхает Ворона, - ведь вот надо всегда ограничивать! Нет, чтобы назвать просто - «Приключения».
- Наследника? - уточнил Лямочкин.
- Да неважно чьи, - махнул рукой Ворона, - просто: «Приключения» и все. И вот уже пожалуйста - вдохновенная фантазия и многогранная смелость свободного ума.
После такого заявления, понятное дело, помолчали.
1989
